Бушин B.C.

 

За Родину! За Сталина!

М.: Алгоритм-Книга, 2007

592 с.

Тираж 3000 экз.

ISBN 978-5-9265-0365-1

Аннотация от издателя

 

Популярный литератор и публицист Владимир Сергеевич Бушин со словами "За Родину! За Сталина!" шел в бой, сражался на фронтах Великой Отечественной. В отличие от многих он не отказался от этого призыва-лозунга и в мирной жизни. И сегодня он, как и прежде, на передовой, сражаясь против новоявленных предателей – литературных приспособленцев. Его публицистика, стихи, критические разборы исполнены патриотического пафоса – это поистине произведения пера, которое можно приравнять к штыку.

 

Биография

Бушин Владимир Сергеевич родился 24 января 1924 года в рабочем посёлке Глухово Московской области. Мать в молодости – работница на ткацкой фабрике Арсения Морозова, позже – медицинская сестра. Отец после окончания реального училища поступил в Алексеевское офицерское училище и окончил его в 1916 году. В Октябрьскую революцию, как и тысячи русских офицеров, встал на сторону народа. Позже – член коммунистической партии.

Лучшую пору детства будущий писатель провел в доме деда – хлебопашца, плотника, солдата японской войны, беспартийного председателя колхоза им. Марата в деревне Рыльское Тульской области на Непрядве, в двенадцати верстах от Куликова поля.

Школу окончил в Москве за несколько дней до Великой Отечественной войны. С осени 1942 года на фронте. В составе 50-й армии прошел боевой путь от Калуги до Кенигсберга. Потом – Маньчжурия, война с Японией – дедовская стезя. На фронте вступил в партию, публиковал свои стихи в армейской газете "Разгром врага". После возвращения с войны окончил Литературный институт им. Горького и Московский юридический (экстерном). Печататься начал на фронте. Опубликовал несколько книг прозы, публицистики и поэзии: "Эоловы арфы", "Колокола громкого боя", "Его назовут Генералом", "Клеветники России", "Победители и лжецы", "В прекрасном и яростном мире", "Окаянные годы"...

Учился в аспирантуре, работал в "Литературной газете", в газете "Литература и жизнь" (ныне "Литературная Россия"), на радио, в журналах "Молодая гвардия", "Дружба народов". В годы застоя был в течение нескольких лет "отлучён" от литературы. Сегодня Владимир Бушин – один из самых интересных публицистов, представляющих патриотическую оппозицию.

Награждён орденами Отечественной войны, "Защитнику Советов", медалями "За отвагу", "За боевые заслуги", "За победу над Германией", "За победу над Японией", "За взятие Кенигсберга" и другими.

 

Чёрное и красное

 

(Из книги. Часть очерка 2001 года)

Раздумье между двумя датами

 

Утром Девятого мая в девять часов, надраивая мелом ор­дена и медали, чтобы идти к Белорусскому на демонстрацию, включил телевизор, 1-ю программу. Пока ящик разогревался, кряхтел и дергался, я подумал: "Кто там сейчас выскочит? Скорей всего, Даниил Гранин, Григорий Бакланов и покой­ный Зиновий Гердт в записи". Жду... Первыми появляются покойный Давид Самойлов в записи, а вживе – мой старый друг Бакланов. Кто третий, дождаться я не смог. Так что ошибся не очень. Это и понятно. Ведь именно они, а не кто другой, не только главные страдальцы Второй мировой вой­ны, но и главные, герои, главные писатели Великой Отечественной...

Самойлов с непонятной лихостью и восторгом читал стихи:

 

Война гуляет по России, А мы такие молодые!..

 

Война гуляет... Словно "по Дону гуляет казак молодой". Бакланова я давно не видел. Заметно отяжелел, болезный, но по духу все тот же: строгий, как член Военного трибунала, надутый, как пятикратный лауреат. Хоть бы разочек улыбнул­ся — ведь праздник же! Нет, и все обличает. Еще в 1990 году в журнале "Знамя", который он тогда многоуспешно возглав­лял, в передовой статье по случаю Дня Победы уверенно пи­сал: "Войны этой – и Второй мировой и нашей Отечествен­ной – могло не быть... Но народами правили ничтожные трусливые политики и преступники, и вот это вело к войне". Тут приходит на память то, что говорил Сталин. По воспоми­наниям маршала Жукова, когда после капитуляции Германии в Москву приехал генерал Эйзенхауэр, он в беседе с амери­канцем "подчеркивал, что Вторая мировая война явилась ре­зультатом крайней ограниченности политических руководи­телей западных государств, попустительствовавших безу­держной агрессии Гитлера". Бакланов, конечно, не хочет обижать западных политиков и, как видим, на одну доску с действительно ничтожными и трусливыми руководителями Англии и Франции – Чемберленом, Галифаксом, Даладье, – с действительным преступником Гитлером поставил и руко­водителей родной страны, прежде всего Сталина, как у них водится. Примерно то же самое твердил Девятого мая и на этот раз. За десять с лишним лет ничто не поколебало его. Ка­кая духовная мощь и стойкость!.. С восторгом и умилением в душе от полученной инъекции я помчался на демонстрацию, будучи твердо уверен, что ОРТ, посчитав необходимым пора­довать народ созерцанием и слушанием Давида Самуиловича и Григория Яковлевича, для показа нашей демонстрации вре­мени не найдет. Так и было...

 

Капитану Залкинду стыдно за стратега из Овсянки

 

Раньше говорили: "Никогда так не врут, как перед войной и после охоты". Увы, после войны тоже врут. Да еще как! Причем иные деятели в зависимости от выгоды оголтело врут то в одну сторону, то еще более оголтело – в прямо противо­положную. Тут наиболее известная фигура – Виктор Астафь­ев. Он в эти дни тоже фигурировал на экране телевизора в компании с Васильевым, который Борис Львович.

19 июня 1988 года я записал в дневнике: "Прочитал вчера в "Советской культуре" и "Литературке" за 18 мая отчет о встрече писателей и историков, пишущих о войне. Она со­стоялась 27-28 апреля. Одно можно сказать: состязание трупоедов. Особое возмущение вызывает В. Астафьев. Это ужас, что таким самовлюбленным невеждам предоставляют трибу­ну, и они несут с нее вздор, который печатается в "ЛГ" и "СК" да еще будет в "Вопросах литературы" и "Вопросах исто­рии"... Из-за душившего меня негодования не мог уснуть ча­сов до трех, пришлось принять радедорм. Написать об этом?

Но кто сейчас напечатает! А уже и заголовок придумал "Эф­фект нахрапа".

Чем же особенно уже тогда возмущал ротный телефонист Астафьев?.. Когда-то на страницах "Правды" он писал: "Мы достойно вели себя на войне... Мы и весь наш многострадаль­ный героический народ, на века, на все будущие времена про­славивший себя трудом и ратным подвигом". И это была че­стная правда.

Но как только власть колебнулась и пошло повсеместное охаивание всего прошлого, в том числе и нашей победы в Ве­ликой Отечественной войне, тут же в компании волкогоновых, афанасьевых, радзинских вылез со своими лакейскими речами и этот герой. "Мы просто не умели воевать. Мы и за­кончили войну, не умея воевать... Мы залили своей кровью, завалили врагов своими трупами". Горбачев был очень дово­лен такими россказнями, и вскоре клеветник получил звание Героя и еще несколько премий, в том числе, разумеется, как тот же Горбачев и Шеварднадзе, иностранных. А уж Ельцин-то так полюбил оборотня, что отмусолил ему хорошие деньжата на собрание сочинений аж в 15 томах. Из советских пи­сателей только у великого Максима Горького больше.

В свое время, когда Астафьев только выскочил со своими открытиями, капитан в отставке А. И. Залкинд спросил его состраниц "Военно-исторического журнала", который тогда ре­дактировал В. Филатов, еще не свихнувшийся на "патриотиз­ме" генерала Власова: "Кто это "мы"? Ведь в числе воевавших "неумех" были Жуков, Рокоссовский, Конев, Говоров, Ме­рецков. Как могли они, не умея воевать и не совершив чуда, кончить войну в Берлине и Праге? Кто же умел – немцы? Но ведь они не устояли против "неумех". Сочинителю следовало бы в ответ признаться честно: "Я премии страх как люблю и собрания своих сочинений обожаю, особенно ежели в 15 то­мах. Ну вот и..."

Увы, этого сказано не было...

 

Почему в Ленинграде не состоялась бы читательская конференция о гуманизме Астафьева

 

Но с еще большей наглядностью Астафьев выказал свою дремучесть в известном заявлении о том, что, мол, надо было не защищать Ленинград, а сдать его на милость победителя. Это как же так? Почему? А потому, говорит, что защита горо­да привела к большим людским потерям. Он, видите ли, гума­нист. Но если так, то не надо было защищать и Брест, и Моск­ву, и Одессу, и Киев, и Севастополь, и Сталинград, – это ж все привело к еще большим потерям. И вообще не надо было сопротивляться нашествию и защищать родину. Ведь были тому и вдохновляющие образцы для подражания. Австрия, например, в 1938 году даже приветствовала сквозь слезы не­мецкую оккупацию; Чехословакия в 1939-м, имея 45 прекрас­но вооруженных дивизий, мало того, что не пикнула против 30 дивизий захватчиков, но и в ужасе решительно отказалась от помощи Советского Союза, который согласно договору о дружбе и взаимной помощи уже подтянул свои войска к за­падной границе. А Дания, потери которой при оккупации со­ставили 2 (два) человека! А Болгария и Румыния, Венгрия и Финляндия, ставшие сателлитами Германии! А Люксембург, наконец! Все они своим примером и взывали к Советскому Союзу: "Смирись, гордая держава! Выкинь белый флаг, вели­кий народ!" Ну почему, негодует гуманист из Овсянки, поче­му не последовали мы примеру Великого герцогства Люксем­бург?! При оккупации не пострадал ни один из его 300 тысяч жителей... Вот ведь диво дивное! Человек был на войне, даже небольшое ранение получил, которое шестьдесят лет к месту и не к месту тычет в нос собеседнику, но так и не понял, против кого воевал, какие цели ставил себе враг. Хоть бы поговорил с теми, кто был в плену, что ли, или в оккупации (но не с Горбачевым же, конечно), хоть бы книжечку какую по исто­рии войны прочитал. Оттуда мог бы узнать, например, что сразу после разгрома Франции Гитлер поведал своему генера­литету о намерении ринуться на Советский Союз. В этот день, 31 июля 1940 года, начальник Генерального штаба сухо­путных войск генерал-полковник Франц Гальдер так выразил в своем дневнике суть гитлеровского плана: "Начало опера­ции – май 1941 года. Продолжительность — пять месяцев. Цель – уничтожение жизненной силы России".

Это, как го­ворится, в общем и целом. А когда нападение согласно до­тошному плану "Барбаросса" совершилось, Гитлер очень то­ропил своих генералов с быстрейшим выполнением конкрет­ных его частей. С этой целью 21 июля, через месяц после начала войны, он нагрянул в штаб генерал-фельдмаршала Лееба, командовавшего армейской группой "Север", и потре­бовал у него немедленного взятия Ленинграда. В связи с этим в военном дневнике Верховного главнокомандования вер­махта было записано: "Фюрер указал на следующие моменты: "Необходимо возможно скорее овладеть Ленинградом..." Это зачем же? С какой целью? Может, для того, чтобы в Тавриче­ском дворце провести общегородскую читательскую конфе­ренцию на тему "Виктор Астафьев как гуманист"? Нет, цель имелась в виду несколько иная: "Дух славянского народа в ре­зультате тяжелого воздействия боев будет подорван, а с паде­нием Ленинграда может наступить полная катастрофа". Ши­роко мыслили, далеко глядели гитлеровские генералы... А ка­кая судьба ждала город в случае его взятия? И тут всё они распланировали. Еще 8 июля тот же Гальдер в дневнике запи­сал: "Непоколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ле­нинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы потом вынуж­дены будем кормить в течение зимы... Это будет "народное бедствие", которое лишит центров не только большевизм, но московитов вообще". Примечательно, что Гитлер и его гене­рал, в отличие от иных наших белоснежных патриотов, не де­лал различия между большевиками и "московитами". А пони­мает ли Астафьев, что значит "полностью избавиться"? Едва ли. А это значит вот что: уничтожить всех жителей города, в том числе и всех читателей тоже. Так что конференция в Тав­рическом дворце, увы, не могла состояться. Выходит, Ленин­град надо было защищать во что бы то ни стало.

И ведь всё это – дремучесть не только ума, но и сердца. Затевая разговоры о том, что добровольная сдача города сохра­нила бы жизнь тысячам ленинградцев, гуманист-телефонист сует жирные персты в затянувшиеся раны, теребит старую боль оставшихся в живых стариков, а также детей и внуков погиб­ших. Ведь наверняка кто-то из них подумает: "А может, и прав­да? Ведь Астафьев-то был на войне, ему там левый глаз чуть не вырвали, он известнейший писатель, лауреат-разлауреат, пят­надцать томов сочинений, как у Ромена Роллана... Не может такой человек быть олухом и садистом". О, среди человеков еще не то случается.

 

Один из тех 42

 

Писатель Приставкин вроде бы не протестовал против за­щиты Ленинграда, но недавно я где-то слышал, что он объя­вил: "Ленинградцы голодали, а Жданов топил печку сливоч­ным маслом". Я не поверил, что он мог такое сморозить. Вро­де бы нормальный же человек: жена, две дочери, сам машину водит... Но вот – мы соседи – встретил его на улице накану­не дня ельцинской независимости России от Крыма и спра­шиваю: "Анатолий, вы действительно это сказали?" – "Да, – отвечает он гордо в присутствии дочери-подростка. – Об этом и документы есть". Документы? Какого ж именно рода? Уж не личная ли расписка? Такая, допустим: "Я, секретарь ЦК ВКП(б), член Военного совета Ленинградского фронта генерал-полковник А.А. Жданов, по распоряжению Верхов­ного главнокомандующего получил на фронтовом продукто­вом складе два пуда вологодского масла и три пуда доктор­ской колбасы для отопления своей квартиры. В чем и подписуюсь – А. Жданов. 17 октября 1942 г.". А 17 октября как раз день рождения Приставкина, что придает документу особую весомость. В дополнение к нему я предложил соседу провести следственный эксперимент: купить килограмма три вологод­ского и бросить его вместо дровишек в камин, интересно, ка­ков будет отопительный эффект? Я мог бы и расходы взять на себя. Но сосед почему-то не отозвался... А вечером в тот же день Приставкин возник на телеэкране. Рассказывал о делах Комиссии по помилованию при президенте, которой он уже много лет непререкаемо руководит. И что я услышал! Оказы­вается, и там преобладают представители всё того же пассионарного племени. Но еще удивительней – членом Комиссии был Окуджава! Человек, публично заявивший, что он с насла­ждением любовался расстрелом Дома Советов, решал вопрос о помиловании...

Тут я не выдержал и заглянул в сочинение некий О.Б. Кушлиной о Приставкине. Она пишет: "Его ранняя проза выпол­няла "социальный заказ" времени, находясь в русле того на­правления, которое поощрялось официозом". Что такое? Офи­циоз – это орган печати, который выражает точку зрения правительства, но не является его официальным органом, то есть это как бы полуофициальный орган, подобно тому как ариозо – как бы полуария. Почему же Кушлина пишет о по­луофициальном поощрении? Да, видно, она просто не всегда понимает смысл употребляемых слов... Но читаю дальше:

"С самого начала перестройки Приставкин становится актив­ным борцом за гласность и новую концепцию гуманизма". Ах, вот оно что! Перед нами активный борец, неутомимый глашатай нового ельцинского гуманизма, при котором народ ежегодно вымирает по миллиону. Тогда понятно, почему он взял в свою Комиссию не только Льва Разгона – ежовского собутыльника, отпетого лжеца, человека, сперва в своем кру­гу, а потом в печати ликовавшего при известии о смерти сво­их неприятелей, но и Булата Окуджаву, для которого видеть массовое убийство несимпатичных ему соотечественников – наслаждение. Вполне закономерно и то, что имя самого Приставкина стояло в одном ряду с красивыми именами Разгона и Окуджавы под тем навеки несмываемым воззванием к вла­стям, которое было напечатано в "Известиях" 5 октября 1993 го­да под заголовком "Писатели требуют от правительства реши­тельных действий". Крови, пролитой 3 октября в Останкино, а 4 октября в Доме Советов и около, этим эстетам было мало, они тотчас потребовали еще и еще: "Хватит говорить... Пора научиться действовать... Эти тупые негодяи уважают только силу... Хватит!.. Мы должны на этот раз жестко потребовать от правительства и президента то, что они должны были сде­лать давно"... Воззвание подписали 42 литературные особи. Горьким утешением может служить только то, что русских среди них лишь 13, в том числе, разумеется, Астафьев, луч­ший друг ленинградцев.

 

Лев Толстой о Киселеве

 

Понятно, что в нынешнее время у стратега Астафьева на­шлись последователи. Одним из них оказался, конечно, Евге­ний Киселев, о котором писал с присущей ему правдиво­стью и психологической глубиной еще Лев Толстой... Этот Киселев, будучи изгнан с НТВ, как известно, зацепился зуба­ми за ТВ-6. И там, получая от хозяина 55 тысяч долларов в ме­сяц, от усердия то и дело давая петуха, продолжает прежние пакости. В своей первой после Дня Победы передаче он ре­шил хоть запоздало, но откликнуться на минувший праздник, для чего пригласил в передачу почему-то не Гранина, не Бак­ланова, не Новодворскую даже, а кинорежиссера Тодоров­ского Петра Ефимовича, участника войны с 1944 года. Пре­красно. Чем Тодоровский хуже Гранина? Такой же мульти-лауреат, такой же член ВКП(б) с двадцати лет.

К астафьевской гуманистической теме "Перстом в старые раны" сей Киселев подошел с другого фланга. Тот уверял, что в начале войны не надо было защищать Ленинград, а этот зая­вил, что в конце ее не надо было с боем брать Берлин. Довод у обоих один: жертвы! Зачем же, говорит, идти на жертвы, если тогда "война была уже практически закончена, Германия была обречена". Петр Ефимович тотчас подхватил: "Надо было взять осадой или другим способом". Каким другим, неизвест­но. Может быть, ельцинским, то есть отключением электриче­ства, воды и канализации, – так он выживал с госдач неугод­ных чиновников Зорькина, Коржакова, Скуратова... А лучше всего, выходит, осадой, то есть окружить город и ждать, когда немцы сдадутся или сожрут друг друга с голоду. А сколько ждать? Да сколько угодно. Чего спешить? Война-то практиче­ски закончена, Германия обречена.

Как интересно! Германия-то действительно была обрече­на, правда, не только в апреле-мае 45-го, но еще 22 июня 41-го, когда, как признал Гитлер, "немцы распахнули дверь в Россию, но не знали, что за порогом". А за порогом-то поче­му-то оказались не австрийцы со своим дрожащим Шушнигом (до восьмидесяти лет продрожал!), не чехи с суперинтел­лигентным Бенешем, не люксембуржцы со своим блистатель­ным герцогом, а великий народ во главе с великим Сталиным. Сей народ не желал быть рабом и имел для этого силу.

Ведь мудрец Киселев как считает? Война продолжалась 1418 дней, а закончилась 8 мая, Берлин же был взят 2 мая, то есть за 6 дней до безоговорочной капитуляции. А 6 – это 0,5% от 1418, так что с точки зрения арифметической война тогда действительно "практически закончилась". Зачем же было спешить? Чего было лезть на рожон? Сиди и жди, когда на­ливное яблочко само упадет тебе на золотое блюдечко... Очень умно! Однако же ведь и немцы, не считаясь ни с каки­ми потерями, страшно спешили взять не только Ленинград, но и Москву. Даже 3 декабря, за два дня до нашего контруда­ра, командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмар­шал Федор фон Бок докладывал Гитлеру: "Несмотря на не­благоприятные обстоятельства, я не теряю надежды. Еще ос­тается небольшая возможность взять Москву. Все решит последний батальон". Вот как лезли из кожи, вот какая остер­венелость – до последнего батальона! А казалось бы, чего суетиться, имея такой грандиозный территориальный успех? Остановись, посиди, выпей чашечку кофе, почитай "Убиты и прокляты" Астафьева, посмотри вдохновляющие киселевские "Итоги", подтяни новые силы, и уж после этого... Нет! Москва требовалась им позарез и немедленно. Да почему же? А потому прежде всего, что здесь была еще большая, чем при расчете взять Ленинград, надежда сломить "славянский дух", после чего ожидалась "полная катастрофа". Так почему же и мы, штурмуя Берлин, не должны были думать о "тевтонском духе" и скорейшей "полной катастрофе" во имя сбережения многих жизней? Ведь это только теперь нам известно, что война кончилась 8 мая, а тогда никто не мог назвать даты ее завершения. Тут и уместно вспомнить "Войну и мир" Толсто­го, где один персонаж говорит другому: "Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя" (т. 4, ч. 4, гл. 8).

 

К вопросу о паразитах

 

Впрочем, речь не только о дате завершения. Иные головы до сих пор потрескивают в размышлениях о самом исходе войны. Вот упоминавшийся Борис Львович Васильев, член КПСС (1952-1989), лауреат Государственной премии и пре­мии им. отца русской демократии Сахарова, автор знамени­тых телепередач и одноименной книги "Клуб веселых и на­ходчивых". Да еще и повести "А зори здесь тихие", которая так восхитила и ГлавПУР, и Комитет по Государственным премиям, и Госкино, осыпавших писателя наградами. Еще бы! В этой повести и в поставленном по ней С.И. Ростоцким фильме, после которого он получил звание народного артиста СССР, пять-шесть златокудрых и волооких девиц, до этого стрелявших из винтовки разве что только в тире или на стрельбище, наколошматили в лесном бою гору трупов не­мецких солдат отборного егерского полка. Да еще при каж­дом выстреле резво сигая с одного пенька на другой, лихо на­певали:

 

Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить! С нашим атаманом не приходится тужить!..

 

Девушек, конечно, очень жалко, особенно ту, которую иг­рает пленительная Ольга Остроумова. Иные зрители, как на­чальник ГлавПУРа генерал Епишев, инда слёз не могли сдер­жать. Вестимо, они, такие красавицы да умницы, едва ли не все погибли. Но какой урон нанесли врагу! Какая победа! Ее коэффициент, должно быть, как у Астафьева советских вре­мен: 10:1 "в нашу пользу".

В эти победно-праздничные дни славы нашего оружия Борис Львович предавался сногсшибательным размышлени­ям о том, что ведь немцы-то из-за аккуратности своей просто между рук упустили возможность захватить Москву и разгро­мить Красную Армию. Как так? Да очень просто, говорит. Танкам оставалось полчаса хода до Москвы, вдруг – "кто-то из командующих, кажется Кейтель, объявил положенный техосмотр танков". Представляете, русская столица уже вот она, в руках, а тут приказ: "Глуши моторы! Открывай люки! Вылезай!" По уставу, мол, полагается все проверить – срок настал. Ну, заодно можно в деревенскую баньку сходить, по­бриться для парада на Красной площади. Известное дело, ведь у немцев всё по параграфу... А русские с их безалаберно­стью и невоспитанностью – что им параграф! – возьми и вдарь со всего плеча как раз в сей момент, когда танкисты в баньках парились. И всё рухнуло к едрене фене. И задумался Борис Львович, бывший член КПСС: закономерно ли это?.. А Кейтель, между прочим, никаким командующим не был, он – начальник штаба Верховного главнокомандования вер­махта.

Впрочем, еще за пять лет до размышлизмов о войне Бори­са Львовича вышел "Дневник" такого же сорта патриотаНагибина Юрия Наумовича, кавалера ордена Октябрьской Ре­волюции, автора более чем тридцати киносценариев, в том числе фильма "Председатель", и множества книг, в том числе "Москва... Как много в этом звуке!". В этом "Дневнике", ко­торый его редактор и публикатор, продвинутый философ со­временности Юрий Кувалдин объявил гениальным, автор чистосердечно признавался: "Я по натуре – типичный пара­зит" (с. 76). Кто оспорит? Этот самопровозглашенный и об­щепризнанный паразит признался еще и в том, как он и его друзья ужасно негодовали на Гитлера за то, что у него не на­шелся тот самый "последний батальон" для взятия Москвы со всем тем, чего так много в этом "звуке"... Здесь примечатель­но вот что: ведь паразит совсем не обязательно идиот, скорее, напротив: многие паразиты ужасно сообразительны и хитро­умны, например Чубайс. Но в данном случае перед нами факт полного и гармоничного слияния того и другого в одном ли­це. Действительно, Нагибин, видимо, был идиотски уверен, что Гитлер, захватив Москву, не отправит его с другими ев­реями в лагерь смерти, а распорядится издать собрание нагибинских сочинений в 15 томах, как Ельцин – Астафьева.

Посильную лепту внесла в эту тему и столетняя Эмма Григорьевна Герштейн. В своих "Мемуарах" (Л., 1998), удо­стоенных то ли "Букера", то ли "Антибукера", она так изобра­жает прифронтовую Москву: "В женских парикмахерских не хватало места для клиенток, "дамы" выстраивали очередь на тротуарах. Немцы придут – надо прически сделать" (с. 303). Кто же стоял в этих очередях? Есть основание полагать, что только знакомые дамы Нагибина да самой Герштейн...

 

Бег по дорожке невежества на марафонскую дистанцию

 

Но вернемся к толстовскому персонажу Киселеву. Ведь он, умник, рассуждает так: Германия повержена, остался один Берлин, и на него прет буром Красная Армия, и во всей стра­не – никого больше. А между тем ему полезно было бы знать, что, во-первых, для защиты своей столицы немцы стянули 214 дивизий и 14 бригад общей численностью более миллиона сол­дат и офицеров, множество боевой техники. Гарнизон самого Берлина составлял 200 тысяч войск да 200 батальонов "фольк-штурма". Во-вторых, история войн знает случаи сокруши­тельной неудачи наступающей армии именно у столицы про­тивника, когда, казалось бы, полная победа уже в кармане. Именно такая неудача, даже гибель, постигла 13 сентября 490 года до нашей эры 20-тысячную армию персов в битве против 11 тысяч греков у деревни Марафон, что всего в сорока верстах от столицы Афин; так произошло 26 августа 1812 года с Великой армией Наполеона, получившей смертельный удар при Бородине под Москвой; так в августе 1920 года случилось и с Красной Армией у стен Варшавы; так было в декабре 1941 года с самими немцами у стен Москвы...

А в апреле-мае 1945 года в связи со смертью 12 апреля Рузвельта у немцев была особая надежда на замешательство среди союзников, на разлад между ними, на сепаратное со­глашение с англо-американцами. Да и как не быть таким на­деждам, если они вели тайные переговоры с немцами и в 1939 году, и в 1943-м, и в 1945-м... В-третьих, когда началась Бер­линская операция, то к северу от него еще две недели продол-хала сопротивление мощная группа армий "Висла". В книге "Воспоминания солдата" генерал Гудериан писал о том вре­мени: "Немецкое командование намеревалось нанести мощ­ный контрудар силами группы армий "Висла" с молниенос­ной быстротой, пока русские не подтянули к фронту крупные силы или пока не разгадали наших намерений". А к юго-западу от Берлина во время боев за него и позже, до 11 мая, про­должала борьбу не менее мощная группа армий "Центр". Так что наступающая Красная Армия, идя на Берлин, могла ожи­дать ударов и с севера, и с юга. И добавьте к этому теперь ши­роко известный факт: в те дни Черчилль отдал тайный приказ собирать и хранить оружие разбитых и сдавшихся на западе немецких частей на случай возможного использования его позже этими же частями против Красной Армии. Наконец, надо заметить, что и до Киселева были стратеги, которые, как неподкупный фанатик правды Эд. Поляновский, внушали нам со страниц, например, прогрессивнейших "Известий" то же самое: "Берлин был обречен, войска союзников не собира­лись его штурмовать, он был наш во всех случаях". Во всех! Даже если бы мы плюнули и повернули обратно в Россию. Но все-таки лучше было сидеть и ждать. Такая уверенность у это­го Поляновского, будто он собственной персоной вместе с папочкой Киселева сидел под столом то ли у Рузвельта, то ли у Черчилля, то ли у Эйзенхауэра в штабе союзных войск.

А между тем Трумэн в своей книге "Год решений, 1945" чест­но признавал, что на Дальнем Востоке американцы, не счита­ясь с жертвами, хотели прежде нас овладеть Порт-Артуром и Дальним (Дайреном). Ну что такое эти города по сравнению с немецкой столицей! Однако ж... Правда, как и с Берлином, не удалось.

 

Зачем Киселев не генерал?!

 

Так вот, 1 апреля 1945 года, именно в тот день и час, когда Поляновский и Киселев-папа сидели у Черчилля под столом, тот писал Рузвельту: "Русские армии, несомненно, захватят Австрию. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу..." А ведь незадолго до этого Черчилль говорил совсем другое:

"Все наши военные операции осуществляются в весьма не­значительных масштабах по сравнению с гигантскими уси­лиями России". А уж совсем недавно, в январе, когда немцы с силой последнего отчаяния саданули англо-американцев в Арденнах и они без штанов бросились наутек, сэр Уинстон жалобно возопил к Сталину: "Маршал! Спасите!" Однако же в том апрельском письме Рузвельту он, обеспокоенный, как бы русские не задрали нос, продолжал так: "Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток, и в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несо­мненно, должны его взять!" Вот какие пироги с капустой и яйцами, Киселев. И ни слова у обожаемого вами Черчилля о возможных потерях... Что ж, продвигаться на восток союзни­кам было гораздо легче, чем нам, ибо им противостояли не 214, а только 60 дивизий...

Но это еще не всё. Мало ли что замышлял Черчилль. Он же сидел в Лондоне. А что думали, о чем мечтали сами воена­чальники? В последнем издании воспоминаний Жукова есть такие, не входившие ранее в текст книги строки о его встрече после войны в Москве с генералом Эйзенхауэром: "Много го­ворилось о Берлине, о последних завершающих операциях. Из всего сказанного Д. Эйзенхауэром можно было понять, что ему пришлось выдержать довольно серьезный нажим У. Черчилля, настаивавшего на захвате союзными войсками Берлина. По словам Д. Эйзенхауэра, его, как Верховного главнокомандующего, мало интересовал Берлин, так как со­ветские войска стояли уже на Одере и находились от Берлина в четыре раза ближе, чем союзные войска: "Мы стремились в первую очередь взять Бремен, Гамбург, Любек, чтобы захва­тить немецкие порты, а на юге – Южную Баварию, Северную Италию, Западную Австрию... Черчилль категорически воз­ражал против моих планов, считая, что дальнейшие действия союзных войск приобретают сугубо политическое значение... Он всё еще требовал захвата Берлина и был не удовлетворен тем, что моими планами не предусматривается взятие Берли­на. Черчилль настаивал перед Рузвельтом и Комитетом на­чальников штабов союзных войск, чтобы мы захватили Бер­лин раньше русских... Однако все атаки Черчилля в этом на­правлении были отбиты Вашингтоном, и я действовал в духе ранее принятых решений". Так, по воспоминаниям Жукова, говорил Эйзенхауэр в Москве после войны.

Но во время войны в Германии генерал думал и писал не­сколько иное. Английскому фельдмаршалу Монтгомери он признавался: "Ясно, что Берлин является главной целью. По-моему, тот факт, что мы должны сосредоточить всю нашу энергию и силы с целью быстрого броска на Берлин, не вызы­вает сомнения". И прибавлял: "Если у меня будет возмож­ность взять Берлин, я его возьму" (Важнейшие решения. Перев. с английского. М., 1964. С. 318). А у него был для этого не потрепанный "последний батальон", как у фон Бока, а све­женькая почти 3-миллионная армия.

По некоторым данным, 28 марта Эйзенхауэр известил со­ветское командование, что "Берлин не может быть объектом западных союзных армий, так как Красная Армия находится ближе к нему, чем союзные войска" (Дж. Эрман. Большая стратегия. М., 1958. С. 134). Однако позже, 7 апреля, он писал председателю Объединенного комитета начальников штабов:

"Я первым признаю, что война ведется для достижения поли­тических целей. И если Объединенный комитет решит, что стремление взять Берлин перевешивает чисто военные сооб­ражения, то я с радостью пересмотрю мои планы, чтобы осу­ществить такую операцию" (История внешней политики СССР. 1945-1980. Т. 2. С. 254). С радостью!.. Как видим, по­зиция американского генерала мало отличалась от страстного желания английского премьера. И трудно себе представить, что "атаки Черчилля" он отбивал так уж решительно, бес­страшно и кровопролитно. В беседах с Жуковым американец явно лукавил, а у того во время работы над воспоминаниями, видно, не дошли руки до соответствующих источников. Впрочем, тут, возможно, сыграло роль и политическое сооб­ражение: ведь книга писалась в "эпоху разрядки"... Но при всем желании у союзников ничего не получилось бы с Берли­ном: были далековато, а русские шли и шли вперед...

Легко можно представить себе Киселева, сидящего без головы в директорском кресле и успешно руководящего кана­лом ТВ-6. Но представить Великую Отечественную войну без взятия Берлина невозможно. И только этому Киселеву может быть непонятно, как такое блистательное завершение войны усилило нашу позицию на предстоявших мирных перегово­рах. Без него многое было бы невозможно. Увы, политика иначе не делается... К слову сказать, начальник штаба амери­канской армии генерал Дж. Маршалл, тот самый, который позже придумал "план Маршалла", писал о Берлинской опе­рации: "Хроника этой битвы дает много уроков для всех, кто занимается военным искусством (А ведь Киселев постоянно занимается! Даже странно, что до сих пор не получил от Бере­зовского звание генерала, — В.Б.). Штурм столицы нацист­ской Германии – одна из самых сложных операций совет­ских войск в ходе Второй мировой войны. Эта операция пред­ставляет собой замечательные страницы славы, военной науки и искусства".

 

Маршал Жуков в плену у генерала Киселева

 

Однако наши витринные гуманисты опять своё, и уже ду­этом: "Но какие жертвы! Какие потери! Жуков в своей книге назвал цифру: "Взятие Берлина – 300 тысяч загубленных жизней". В какой книге? У Жукова только одна книга – "Вос­поминания и размышления". Снимаю с полки ее последнее трехтомное издание, в котором даже восстановлены те места текста, которые не вошли в прежние. Листаю страницы о Бер­линской операции. И что ж вы думаете, православные, действительно нахожу слова: "около трехсот тысяч..." Господи по­милуй, да неужто хоть на сей раз Киселев не укладывается в характеристику, данную ему Толстым? Вглядываюсь, читаю:

"Советские войска в этой завершающей операции понесли большие потери — около трехсот тысяч убитых и раненых".

Значит, во-первых, не только убитых, но и раненых, которых, конечно, было гораздо больше, в несколько раз больше, чем убитых. А как показывает медицинская статистика Великой Отечественной войны, 72% раненых не просто оставались в живых, а возвращались в строй (энциклопедия "Великая Оте­чественная война". М., 1985. С. 440). Наши врачи творили чу­деса. Недаром же 43 военно-медицинских работника стали Героями Советского Союза и свыше 115 тысяч врачей, сестер, санитаров были награждены орденами (там же). Во-вторых, у Жукова речь идет не только о штурме Берлина, а о всей Бер­линской операции. Но она началась не у стен фашистской столицы, а еще в 60 километрах от нее 16 апреля и закончи­лась не взятием города 2 мая, а разгромом и пленением всей миллионной группировки 8 мая... Что ж вы делаете, спеку­лянты! Книгу-то не читали, а торопливо листая ее, схватили попавшуюся на глаза цифру и – во весь голос на всю страну! Да за одно это Киселева надо бы катапультировать из дирек­торского кресла и заставить вместе с Гинзбургом объявлять погоду на завтра. Впрочем, и тут нет уверенности, что за мзду он не врал бы...

25 мая прочитал в "Комсомольской правде": Березовский платит Киселеву 55 тысяч долларов в месяц. А он еще гребет за свои пещерные фильмы. Вы только подумайте, ведь анекдоти­ческая фигура – и такие деньги! Но – вполне понятно: это же цепной пес, с пеной на губах охраняющий воровскую хазу. А еще больше, что удивило меня в сообщении газеты, так это то, что у Киселева, оказывается, есть жена, может быть, и детки. Нет, не могу я представить себе этот усатый мешок с долларами в объятиях женщины, не в силах вообразить, что такому порож­дению ельцинизма невинный ребенок говорит: "Папочка, купи мороженое..." Не могу... Киселев – самая типичная фигура эпохи негодяев. Именно для таких режим Ельцина-Путина создал обстановку процветания. Киселев и Сорокина вызывают гораздо более сильное желание катапультировать их, чем Сванидзе и Познер, потому что у них – русские родители.

 

Кто угодил в ад – Иосиф Бродский или маршал Жуков?

 

Да, потери в Берлинской операции, естественно, были не­малые. Но надо понимать, что у нас в эту пору войны было уже подавляющее превосходство над противником во всем – и чис­ленное и качественное, а это, конечно, снижает потери. Против их 1 миллиона с лишним живой силы у нас было 2,5 миллио­на, у них 10 400 орудий и минометов, у нас – почти 42 тысячи, у них 1500 танков, у нас – 6250, у них 3300 самолетов, у нас 7500... И потому потери были в несколько раз меньше, чем уверяют спекулянты. И многое делалось для того, чтобы све­сти их к минимуму. Сталин тогда сказал по телефону Жукову в ответ на его телефонный звонок о том, что хотелось бы больше сберечь людей: "Возьмем ли мы Берлин 2 или 3 мая, это не имеет большого значения. Я с вами согласен, надо жа­леть людей, мы меньше потеряем солдат. Подготовьте лучше заключительный этап операции". За время войны и Сталин, и Жуков многократно требовали от подчиненных думать о цене успехов: "Надо жалеть людей..." Это полезно было бы помнить всем, в том числе генерал-полковнику в отставке Ю.М. Бошняку, бывшему начальнику академии им. Жукова, любящему порассуждать о его жестокости.

Генерал армии В.И. Варенников подарил мне большую, прекрасно изданную книгу "Георгий Жуков. Фотолетопись". Издатели нашли в ней место и для трех стихотворцев, что до­рогой Валентин Иванович едва ли заметил. Для каких стихо­творцев? Откуда? Да из той же самой упомянутой нами когор­ты, представители которой красовались Девятого мая на эк­ранах телевизора: Иосиф Бродский, Григорий Поженян, Галина Шергова... И все они об одном – о жестокости Жуко­ва. Первый из них восклицает в стихотворении на смерть мар­шала:

 

Сколько он пролил крови солдатской в землю чужую!

 

Сказано не как о защитнике родины, а как о палаче или агрессоре. Жукову приходилось сражаться за родную страну больше на своей земле, а не на чужой. А при большом жела­нии обвинить в "пролитии крови" можно любого полководца, в том числе самых уважаемых в народе, как, допустим, Куту­зов. Это демагогия самого низкого пошиба. Дальше американистый стихотворец задает вопрос: "Что ж, горевал?". И По­женян в своем бессвязном стишке отвечает: "Он солдат не жа­лел..." Бродский, получив такой ответ, продолжает:

 

Что он ответит, встретившись в адской области с ними?

 

То есть с погибшими солдатами. Вы поняли? Стихотворец уверен, что маршал и погибшие солдаты попадут в ад. За что? За то, что спасли Россию. За что же еще! Другого греха за ни­ми не было. Ну, если Жукова – в ад, значит, Гитлера и его ге­нералов – в рай.

Такие же гнусные строки и дальше:

 

Маршал! поглотит алчная Лета эти слова и твои прахоря...

 

Нобелевский лауреат решил блеснуть блатным словеч­ком, неуместным и бестактным здесь, но не знает, что надо писать "прОхаря" (сапоги). Так вот, Бродский это слово, а Жуков – сапоги. В каком мутном уме все это родилось. А ведь в издании книги принимали участие две старшие дочери мар­шала. Хорошо хоть, что потуги трех поэтических уроженцев русской земли перечеркнул в книге иностранец Дуглас Орджил: "В самых тяжелых боевых ситуациях Жуков заботился о том, чтобы добиться успеха малой кровью".

А сам маршал дал здесь такой вот содержательный мате­риал для размышления о потерях: "На третий день операции на Халхин-Голе, когда японцы зацепились за высоту Палец, и наступление затормозилось, у меня состоялся разговор с ко­мандующим фронтовой группой командармом 2-го ранга Штерном. Григорий Михайлович приехал ко мне на КП и стал говорить, что он рекомендует не увлекаться, а остано­виться, перегруппировать за два-три дня силы для последую­щих ударов и только после этого продолжать окружение японцев. Я ему ответил, что война есть война, и на ней не может не быть потерь. Но если мы сейчас из-за этих потерь и сложностей отложим на два-три дня выполнение первона­чального замысла, то произойдет одно из двух: или мы не вы­полним свой план вообще, или выполним с большим промед­лением и с еще большими потерями. Из-за нашей нереши­тельности они могут в десять раз превзойти потери, которые мы несем сейчас, действуя решительно". Мастерство воена­чальника состоит в нахождении оптимального соотношения между размером потерь и весомостью успеха. Именно о таком мастерстве пишет генерал армии М.А. Гареев в своей книге "Маршал Жуков": "Несмотря на упорное сопротивление японцев, Жукову удалось блестяще осуществить свой замы­сел. 6-я японская армия была окружена и уничтожена. Ее потери составили 61 тысячу убитыми, ранеными и пленными. Советские войска потеряли 18,5 тысячи убитыми и ранены­ми... Японское правительство обратилось с просьбой о пре­кращении военных действий".

Константин Симонов в своем замечательном военном дневнике на конкретном примере 107-й, впоследствии 5-й Гвардейской краснознаменной городокской стрелковой ди­визии, одной из сотен, с цифрами в руках показал, чем в смысле потерь "была война для нас и для немцев в начале и чем стала для нас и для них в конце". Он писал, что, вспоми­ная историю войны, необходимо сравнивать усилия и жертвы с результатами. Так, по архивным штабным данным, "дорого заплатив в 1941 году за освобождение маленькой Ельни (4200 убитых и раненых), та же самая дивизия в 1945 году при взя­тии главной немецкой цитадели в Восточной Пруссии – Ке­нигсберга отдала всего 186 жизней". И писатель особо под­черкивал: "Цифры, которые я привожу, требуют душевной осторожности в обращении с ними, ибо любая самая малая в общей статистике войны цифра потерь все равно означает осиротевшие семьи".

 

Родина, "Интердевочка" и Чубайс

 

А с какой позорной для фронтовика развязной небрежно­стью говорил об этом же Тодоровский: "Мы потеряли 20 мил­лионов молодых людей. Это слишком большая цифра. Нем­цы, воюя с 39-го года, потеряли около 7 миллионов". Какая постыдно-пренебрежительная неряшливость во всем, какая ложь. Во-первых, что значит "слишком большая"? Ведь речь шла не о затратах на фильмы "Интердевочка" Петра Тодоров­ского или на фильм "Катафалк" его сына Валерия и даже не о средствах на подъем "Курска" – вопрос стоял о жизни и смер­ти народа и государства. Понимаете? О жизни и смерти. Если вам скажут, что вы или кто-то из ваших близких болен раком и на лечение требуется 10 миллионов рублей, не иначе, и время не терпит, промедление – это смерть, а деньги у вас есть, то, что ж, неужели вы будете торговаться и, рискуя жизнью, тя­нуть время: "Слишком большая цена! А нельзя ли миллион­чика за три?.. за пять?.. за семь?" Нет цены, которая для спа­сения жизни была бы чрезмерной. Во-вторых, мы потеряли не только молодых, не только тогдашних ровесников Тодо­ровского, – на фронте были и пятидесятилетние. В-третьих, мы потеряли не 20 миллионов, а 28. Что, можно с чубайсовской людоедской лихостью сбросить 8 миллионов? Помните, как он – об этом писали газеты – заявил одному своему со­труднику? "Чего вы волнуетесь? Ну, вымрут 30 миллионов. Так они ж сами виноваты: не вписались в наши реформы. Не беспокойтесь, русские бабы еще нарожают...". В-четвертых, да неужто вам, фронтовик 44-го года, не приходилось встречать хотя бы такое совершенно в духе Чубайса заявление Геринга, сделанное в ноябре 1941 года: "В этом году в России умрет от 20 до 30 миллионов человек. Может быть, даже хорошо, что так произойдет; ведь некоторые народы необходимо сокра­щать". Какие народы? Прежде всего русский. И ведь почти довели до 30 миллионов-то, правда, не за один год. Тут умест­но заметить, что Чубайс как мыслитель шагает в ногу не толь­ко с Герингом, но и с самим Гитлером. Тот в свое время зая­вил: "Я освобождаю человека от унизительной химеры, назы­ваемой совестью". Эту же мысль Чубайс в обращении к единомышленникам по Союзу правых сил выразил лучше, чем Гитлер – короче и энергичней: "Больше наглости!" И среди изысканных хакамад Союза никто ему не возразил. Принято к руководству. Но мало того, сам наш драгоценный президент, обожатель "духовных ценностей", не так давно всенародно" изъяснялся в любви к этому выродку.

 

Гитлеры, Ельцины, Чубайсы приходят и уходят...

 

А неужто неведомо вам, Тодоровский, старому человеку, что миллионы и миллионы наших национальных потерь – это гражданское население, это псковская деревня Красуха, где в 43-м году немцы заживо сожгли 280 жителей, это бело­русская Хатынь, где в том же году немцы сожгли и расстреля­ли 149 человек, в том числе 75 детей, это украинский Бабий Яр с его Сырецким лагерем смерти, где в 41-м – 43-м годах было истреблено больше 100 тысяч украинцев, евреев, рус­ских, это 260 лагерей смерти в одной лишь Белоруссии... Хоть бы о евреях-то вспомнил, Петр Ефимович, если вам с Чубай­сом русские миллионы ништо... Неужели вы, фронтовик и создатель фильмов о войне, никогда не задумывались о характере немецких данных относительно наших боевых потерь?

Вот вам один примерчик для размышлений. В свое время немцы объявили, а позже их историки да мемуаристы писали, что осенью 1941 года восточнее Киева они взяли в плен 665 тысяч солдат и офицеров Юго-Западного фронта. Но, как из­вестно, к началу – к началу! – операции Юго-Западный фронт имел в своем составе всего 627 тысяч человек. Часть их, конечно, погибла в ходе довольно долгих и упорных боев, часть успела отойти, не попала в окружение, и 150 тысяч вы­рвались из него. Как видим, к названной первой цифре требу­ется весьма существенная поправка, а признать ее реальной можно только в том случае, если в число военнопленных нем­цы включили и мирных жителей, которых угнали в рабство, что делали они постоянно.

Тут же полезно вам сообщить: немецкие историки пишут, что Германия захватила в плен около 5 миллионов советских солдат и офицеров. А после войны вернулись из плена лишь 1836 тысяч. Если первая цифра верна, то где же остальные бо­лее 3 миллионов? Когда однажды я с таким вопросом о наших 60 тысячах красноармейцев, попавших в 1920 году под Вар­шавой в плен к полякам, обратился к Эмилю Кардину, из­вестному знатоку всего на свете, в том числе всех войн, он уверенно и спокойно ответил: "А они натурализовались в Польше". Как легко и просто! Словно речь идет об одном со­ветском еврее, переселившемся в Израиль. Да ведь и евреи не все приживаются там. А тут такая масса русских, и так все столь пламенно полюбили чужую католическую страну, что ни один не пожелал вернуться на родину – к женам, матерям, детям. Так что, Тодоровский, не обращайтесь к универсалу Кардину с вопросом, что стало с нашими пленными в Герма­нии. Лучше разбудите лютые тени Гитлера или Геринга, а все­го лучше – Гиммлера. Генерал Гареев в данном случае совер­шенно верно пишет: "Если бы Красная Армия, придя на не­мецкую землю, поступала по отношению к мирному населению и военнопленным также, как фашисты – к совет­ским людям, то соотношение потерь было бы другим, но это­го не случилось. И не могло случиться". Почему? Да потому, что Сталин сказал: "Было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством... Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государст­во германское – остаются". И сказал он это не после войны, как уверял Ф. Бурлацкий, по собственному определению, мыслитель "сайентистского склада ума", бывший редактор "Литгазеты" и вышедший в тираж знаток Макиавелли, – это Сталин сказал в начале войны, в труднейшую для нас пору, 23 февраля 1942 года, когда немцы были еще в 150 верстах от Москвы.

А когда в конце войны, 11 апреля 1945 года, в "Крас­ной звезде" появилась статья Ильи Эренбурга "Хватит!", в ко­торой он изображал Германию единой зловонной клоакой: "Все бегут, все мечутся, все топчут друг друга... Некому капи­тулировать. Германии нет: есть колоссальная шайка..." – ко­гда такая статейка появилась, она немедленно и решительно была осуждена партией в статье "Товарищ Эренбург упрощает" ("Правда", 1945 г., 14 апреля). И вскоре выяснилось, что капитулировать в Германии есть кому. Именно такой позицией партии и правительства, всего народа объясняется тот факт, что из советского плена вернулись в Германию 1 930 000 нем­цев, — все, кроме тех, что за это время умерли от болезней и ран.

 

Молодая русская княжна против старого еврейского болтуна

 

А что стоит, фронтовик Тодоровский, за вашими словами о том, что вот, мол, немцы воевали с 1939 года, а потеряли всего "около семи миллионов"? Запишите: в войне против Польши в 1939 году вермахт потерял 10 600 убитыми и 30 300 ранеными, против Франции и англичан в 1940-м – 27 074 убитых и 111 043 раненых. Таковы потери в двух самых больших агресси­ях. Но картина катастрофически изменилась при нападении на Советский Союз. Это вынудило Гитлера в январе 1943 года из­дать декрет "О всеобщем использовании мужчин и женщин для обороны империи", то есть провести тотальную мобилизацию, охватившую мужчин в возрасте от 16 до 65 лет и женщин от 17 до 45. Некоторые авторы уверяют, что все-таки моложе 17 лет немцы в армию не брали. Но вот что русская княжна Мария Васильчикова, приятельница графа Шуленбурга, работавшая в министерстве иностранных дел Германии, записала 3 мая 1943 года в своем знаменитом "Берлинском дневнике": "Гер­берта, пятнадцатилетнего сына Бредовых, призывают в вой­ска противовоздушной обороны". 17 июня: "Д-р Сикс вызвал меня, чтобы обсудить новое иллюстрированное издание. Он просто не понимает, что уже нет возможности издавать жур­нал с иллюстрациями или без: все, кто для этого необходим, давно мобилизованы". 28 июля: "Геббельс (надо полагать, в осуществление и развитие декрета Гитлера, – В.Б.) объявил "Totaler Krieg", что означает всеобщую мобилизацию граждан­ского населения. Он, очевидно, надеется, что, когда призваны все взрослые жители, свержение режима станет невозмож­ным". 31 июля: "В министерстве полный кавардак. Провозгла­шение "тотальной войны" Геббельсом вселило во всех ужас. Наш отдел Информации обязан высвободить 60 процентов персонала: мужчины пойдут на фронт, женщины на военные заводы". Саму княжну тоже из министерства направили рабо­тать в госпиталь. 15 февраля 1945 года она записала: "Боль­шинству раненых либо уже за пятьдесят, либо нет и двадцати. В основном это только что призванные". 12 марта: "Не хватает не только гробов: родственники вынуждены сами рыть моги­лы, так как все могильщики призваны..." Как видим, мели подчистую: от пятнадцатилетних до могильщиков. Это под­тверждает и кинохроника: есть известные кадры, где Гитлер идет вдоль строя новобранцев, останавливается, может быть, у того самого пятнадцатилетнего Герберта и похлопывает его по щеке. Уж кто-кто, а кинорежиссер Тодоровский должен бы знать эти кадры и принять в расчет, прежде чем пускаться в рассуждения о немецких потерях. Записи княжны Васильчиковой и смысл кадров кинохроники подтверждаются тем, что писал маршал Жуков о посещении в мае 45-го года одного гос­питаля для немцев: "Первое, что мне бросилось в глаза, это то, что большинство раненых были юноши, почти дети, от 15 до 17 лет. Выяснилось, что это фольксштурмовцы из разных отря­дов, сформированных в Берлине в начале апреля".

 

Тодоровский и Гальдер о неразберихе

 

А еще сидевший дома и в 41-м, и в 42-м, и в 43-м годах То­доровский сказал: "В сорок первом году на фронте была пол­ная неразбериха. Немцы бежали впереди, а наши шли сзади". В таком юмористическом духе рисует он с чужих слов картину трагических дней, которую сам-то не видел. Неразбериха? От­туда, из сорок первого года, русскому еврею отвечает немецкий генерал Гальдер: "27 ноября. Наши войска накануне полного истощения материальных и людских сил..." "29 ноября. Вой­ска 2-й танковой армии встречают растущее сопротивление у Каширы. Наши авангарды вынуждены отойти..." "5 декабря. Противник прорвал наш фронт в районе восточнее Калини­на... В группе армий "Центр" возникла некоторая неразбери­ха..." Некоторая... Которая вскоре кончилась разгромом...

Тодоровский: "Я пришел (!) на фронт (словно речь об Одесской киностудии, – В.Б.) в 44-м, когда всё-таки (!) полу­чалось, то есть (?) смертей хватало (!). Я потерял близкого друга. Я видел много смертей и даже невинно (?) погибших..." Так изъясняется художник. Растолковал бы хоть, что такое на фронте невинно погибшие. А остальные что, виноватые? Пе­ред кем – перед оккупантами, поскольку истребляли их?

А что касается 1944 года, когда "смертей хватало", но кое-что "всё-таки получалось", то полезно напомнить Тодоров­скому, что же именно тогда получилось. Так вот, была успеш­но проведена 21 наступательная операция, 10 из которых – крупные, в том числе знаменитая по размаху и эффективно­сти операция "Багратион". В ходе этих операций были окру­жены и ликвидированы витебская, бобруйская, минская, ки­шиневская и будапештская группировки врага – одна другой крупнее. Так, восточнее Минска было взято в плен 105 тысяч немцев, в том числе – 12 генералов; в Ясско-Кишиневской операции – 208 тысяч и 25 генералов... В том же году была полностью восстановлена государственная граница, и Крас­ная Армия вступила на территорию Румынии, Польши, Чехо­словакии, Венгрии, а 17 октября – в Восточной Пруссии пе­решли границу Германии. Наконец, в том же году, еще в ян­варе-феврале, полностью снята блокада Ленинграда. Вот что у нас "всё-таки получалось", а у немцев уже ничего отрадного для них не получалось... Из всего этого следует вывод о пол­ной неразберихе в уме Тодоровского.

 

Как спасали, спасают, и будут спасать рядового Райана

 

Киселев все никак не может угомониться и с акцентом жителя Оклахомы спрашивает: "А вы смотрели, Петр Ефимо­вич, американский фильм "Спасти рядового Райана"? Ах, ка­кой шедевр!.. Там рассказывается, как ради спасения одного-единственного рядового солдата была проведена целая ар­мейская операция. Вот он, истинный американский гуманизм! И там же всё на документальной основе!.." Тодоровско­му фильм понравился не шибко, но этот-то блаженный верит, что там всё – святая правда... Да что ж это за "армейская опе­рация" на фронте, в которой не погиб ни один человек? А ес­ли, как всегда бывает, кто-то погиб, то какой же смысл в та­ком спасении Райана, даже если бы это был Евгений Рейн – большой поэт, великий переводчик, автор двадцати сценари­ев, почитатель и друг Иосифа Бродского, воспитанник Ле­нинградского института холодильной промышленности?

Тодоровский подхватывает, но как-то косноязычно: "Ну, американцы на это... чтобы сохранить свою живую силу..." И дальше – ни слова об американцах. А ведь можно было кое-что еще сказать о том, как американцы всегда и везде стремятся беречь себя за счет других. Генерал Гареев опять прав, свидетельствуя: "Пренебрегая общесоюзническими ин­тересами и исходя исключительно из эгоистических нацио­нальных интересов, США вступили в Первую мировую войну лишь в апреле 1917 года, когда исход войны был предопреде­лен" – то есть за полгода до капитуляции Германии. А что было во Вторую? Немцы захватили почти всю Западную Ев­ропу, разбили французов, вышвырнули и осатанело бомбили англичан – лучших друзей Америки, их танковые орды рва­лись к Москве, а ни один американский солдат еще не сделал ни единого выстрела. Почему? А во имя американского гума­низма, ради спасения рядового Райана. И только 8 декабря 1941 года, после того как японцы нанесли страшенный удар по их Тихоокеанскому флоту, они вынуждены были ввязаться в войну... Недавно стало известно, что, оказывается, на дру­гой день после объявления войны Японии президент Рузвельт пригласил нашего посла Литвинова и сказал, что американцы ожидают немедленного вступления в войну и Советского Союза. Поразительный образец чисто американского гума­низма! В те дни, когда фашистская орда стояла у стен нашей столицы, они навязывали нам войну на два фронта! А сами, по­сле бесчисленных обещаний Сталину, отважились открыть Второй фронт в Европе только в июне 1944 года, меньше чем за год до капитуляции Германии. Почему? А чтобы за счет Ивановых, Петровых да Сидоровых спасти рядового Райана. Ну, тогда, в декабре 41-го, Сталин через Молотова и Литви­нова должным образом ответил Рузвельту...

А на каком высочайшем гуманистическом уровне закон­чили американцы войну против Японии! Взяли да сбросили на мирные города две новехонькие атомные бомбочки и от­правили на тот свет, искалечили сотни тысяч людей. Как при завоевании Америки у конкистадоров были порох и оружие, неведомые аборигенам, так и здесь. А зачем были эти бомбоч­ки, когда вскоре после вступления в войну могучего Совет­ского Союза она практически закончилась и Япония была об­речена? Да всё из-за той же нежной заботы о рядовом Райане, которая так умиляет русско-еврейских умников с ТВ-6. И вот вам результат: за всю Вторую мировую США потеряли 405 ты­сяч убитыми. Англия тоже берегла своего Райана – 375 ты­сяч. А Югославия и Польша, допустим, не имели возможно­сти беречься за морским проливом или за океаном, и вот итог: 1 миллион 706 тысяч и 6 миллионов. О нас уж не говорю...

Тодоровский завершает тему, как и следовало ожидать, в духе Бродского и Поженяна: "А у нас, конечно, человеческая жизнь ничего не стоила..." Хоть бы своего погибшего на вой­не брата постыдился...

 

Разные судьбы

 

Сейчас многие с увлечением читают книгу А. Паршева "Почему Россия не Америка". Интересная книга, но автор всё объясняет суровостью нашего климата и благодатностью аме­риканского, а также обширностью России и "компактно­стью" США. Действительно, это имеет важное значение на начальных этапах экономического развития, но, как пишет в "Голосе коммуниста" № 3 Борис Болтин, сотрудник Институ­та мировой экономики и международных отношений РАН, "чем дальше это развитие заходит, тем меньше зависимость от природных условий". В самом деле, взять хотя бы различие в размерах территорий. Оно сглаживается ныне благодаря мощным скоростным средствам транспорта и всеохватываю­щим средствам связи. Б. Болтин обращает внимание на дру­гое. Он напоминает сильно забывчивым, вроде Солженицы­на, что и до революции Россия сильно отставала от США: да­же в 1913-м, самом благодатном году, по объему ВВП на душу населения США превосходили нас в 3,3 раза. А дальше – "ураганы Гражданской и Великой Отечественной войн, унич­тожившие треть национального богатства, созданного ценою труда и лишений нескольких поколений". Да, именно так. Только странно, почему, во-первых, не названа еще и Германская война, ураган которой ведь тоже бушевал главным образом не на немецкой земле, а на нашей. Во-вторых, следо­вало бы подчеркнуть, что после Гражданской войны 1861-1865 годов, весьма "скромной" по сравнению с нашими вой­нами, то есть вот уже почти 150 лет на земле рядового Райана не разорвался ни один чужой снаряд, не упала ни одна бомба, не говоря уж об оккупации. Следовательно, ни пожаров, ни разрушений, ни жертв. У Америки по ее географическому по­ложению почти всегда была возможность выбирать момент своего вступления в войну, привилегия не спешить с проведе­нием той или иной военной операции, как не спешили они до июня 1944 года с открытием Второго фронта в Европе. У нас же с древнейших времен таких привилегий не было. Русь, Россия почти всегда оказывалась жертвой агрессии: печене­ги, половцы, хазары, тевтоны, монголы, поляки. Наполеон, турки и англо-французы, японцы, Вильгельм, Антанта, Гит­лер – "все промелькнули перед нами, все побывали тут". И не было времени на раздумья, а часто и на подготовку – надо было немедленно отбиваться. Отсюда и такое чудовищное со­отношение людских потерь хотя бы во Второй мировой у них и у нас: 405 тысяч и 28 миллионов. Именно в этих данных са­мая главная причина, почему Россия не Америка. И именно это не желают знать хакамадистые Немцовы.

 

Война и без того была страшной...

Ни о чем у нас не любят в День Победы так со смаком по­балакать, как о наших неудачах и потерях. Впрочем, это тра­диция давняя и как бы уже освященная временем, здесь сло­жилась своя непререкаемая "высокая эстетика потерь". Пом­ните, еще о Гражданской войне была песенка "Орленок" –

 

Навеки умолкли веселые хлопцы,

В живых я остался один...

 

Как это случилось? Почему? Неважно! Главное, что из всех выжил один.

 

А потом уже и об Отечественной:

 

Нас оставалось только трое

Из восемнадцати ребят...

 

В чем дело? Каким образом? Это факт героизма или чьей-то бездарности? Нашего неумения или превосходства врага? Неважно! Главное – что только трое.

Потом пущен был "документальный слух", что из участ­ников войны рождения 1923-1924 годов в живых осталось лишь три процента. Особенно старательны в распростране­нии этой выдумки были три писателя-фронтовика – Юрий Бондарев, Григорий Бакланов и Юлия Друнина. Им, видно, нравилось быть представителями "погибшего поколения". Я одного из них, инициатора байки, спросил, откуда он это взял. "Генералов расспрашивал", – ответил он. Господи, ка­ких генералов! Как звать того генерала, который вёл подсчет потерь по возрастам?.. Ведь эту выдумку опровергает простое рассуждение. Если взять участников войны по любому при­знаку – по возрасту, профессии, да хоть и по цвету волос или глаз – раненых всегда будет в несколько раз больше, чем уби­тых. Тем более если речь идет не о каком-то конкретном бое, отдельной операции, когда действительно могут, допустим, погибнуть только что прибывшие на фронт новобранцы од­ного возраста, – речь идет о большой и долгой войне, когда упомянутый закон соотношения убитых и раненых проявля­ется со всей полнотой и ясностью. А что же мы видим здесь? Получается, что погибли 97 процентов, а раненых и неране­ных осталось только 3 процента. То есть всё наоборот и при­том в чудовищной пропорции. Бакланова мне удалось переубедить. Друнина вскоре умерла. А что думает Бондарев, не знаю... Между прочим, все мы четверо именно этого, будто бы погибшего возраста, как и большинство наших однокаш­ников по Литературному институту, куда мы пришли с фрон­та осенью 1946 года... Рассказами о потерях нас потчевали и в минувший День Победы: "Из всей дивизии остался один ба­тальон!"... "Из полка уцелел только взвод!"... "Из роты я ос­тался один!"... Не было ни одного погибшего поколения, но была утрата лучших сынов отечества, из-за чего и стала воз­можна ельцинская контрреволюция...

 

Гуманист схвачен за руку

 

Кто не знает Владимира Познера! Познера Владимира знают все. Он тоже принял участие в праздновании Дня По­беды, хоть и с некоторым запозданием. Он счел необходимым напомнить миллионам сограждан, что западные союзники приняли капитуляцию Германии раньше нас. Это произошло 7 мая во французском городе Реймсе, в Ставке Эйзенхауэра. Союзники предложили 8 мая объявить о победе и об оконча­нии войны. Да, было такое дело. Но советское руководство не согласилось с этой поспешной, односторонней и суетливой церемонией, в которой от немцев принимали участие второ­степенные лица, а от нас поневоле участвовал один только И.А. Суслопаров, всего лишь генерал-майор, начальник на­шей военной миссии, при штабе союзников. Сталин тогда ка­тегорически заявил (Познер об этом, конечно, ни слова): "Капитуляция должна быть учинена как важнейший истори­ческий акт и принята не на территории победителей, а там, откуда пришла фашистская агрессия – в Берлине, и не в од­ностороннем порядке, а обязательно верховным командова­нием всех стран антигитлеровской коалиции. Пусть ее подпи­шет кто-то из главарей бывшего фашистского государства или целая группа нацистов, ответственных за все их злодея­ния перед человечеством" (С.М. Штеменко. Генеральный штаб в годы войны. Книга вторая. М., 1974. С. 441). Союзни­кам ничего не оставалось, как принять сталинские условия. И подписание Акта о безоговорочной капитуляции состоялось на другой день в Берлине, занятом Красной Армией. Его под­писали высшие военные руководители Германии и приняли высшие военные руководители всех союзников. Днем Побе­ды стало Девятое мая.

Прекрасно. Но с какой стати Познер вспомнил о церемо­нии в Реймсе? Неужели хотел упрекнуть западных союзни­ков? Нет, конечно. Он не был бы Познером, если и тут не придумал бы какую-нибудь гадость и не сунул нам ее в день великого праздника и торжества в лицо. И вот Познер про­свещает нас: поскольку, мол, Сталин был недоволен этой це­ремонией и отверг ее, то Суслопарова немедленно вызвали в Москву и... конечно же, расстреляли. Ведь ничего другого эти познеры и представить себе не могут! На экранах, на страни­цах газет и книг они расстреливают и отдельных лиц, и тыся­чи, и десятки тысяч с той же легкостью, с какой Ягода и Агра­нов проделывали это в жизни. Познер вам и документ пред­ставит вроде приставкинской расписки Жданова о масле и колбасе. Разумеется, с генералом Суслопаровым ничего страшного не случилось. С.М. Штеменко вспоминал: "На процедуре подписания Акта о капитуляции присутствовал и И.А. Суслопаров. Здесь он узнал, что Сталин лично по теле­фону сообщил Вышинскому (прибывшему в Берлин), что не имеет претензий к действиям Суслопарова в Реймсе" (там же. С. 444). В подтверждение этого 7 июня в "Советской России" было напечатано письмо жителя Новоуральска Н.М. Лебеде­ва, который в 60-х годах встречался с генералом Суслопаро­вым, благополучно выступавшим в их городе с лекциями от общества "Знание".

Итак, лжец пойман за руку. Лебедев пишет: "Мое письмо вряд ли заставит Познера извиниться перед телезрителями". Ну, посмотрим, товарищ Лебедев. Последнее явление Позне­ра на экране, имевшее место 10 июня, внушает некоторые на­дежды на лучшее. Он там заспорил с коммунистом Тихоно­вым, депутатом Госдумы, о положении в Белоруссии. Познер побывал там и вот теперь воскликнул: "Как будто я очутился в СССР! Стоят памятники Ленину, Дзержинскому..." Вот что для него самое кошмарное, вот почему они так злобно и бес­пардонно лгут – от страха и ненависти. Потом, видно, не рас­слышав чего-то в словах собеседника, он пролепетал: "Я толь­ко хотел понять..." И коммунист Тихонов ответил ему, вероят­но, к удивлению т. Зюганова: "Скоро вы всё поймете!" Да, скоро они поймут, и как относится к ним народ, и кто разду­вает антисемитизм, и что ждет их завтра.

 

Анна и Ганс, жертвы войны

 

Так завершилась первая вылазка Познера, а вторая его вылазка в эти праздничные дни – провозглашение идеи по­ставить памятник "всем погибшим во Второй мировой вой­не". Это я поддерживаю. Давайте, Владимир Владимирович, начнем, покажем пример. Как будем ставить – один памят­ник всем или много? Думаю, что нагляднее будет, если много. Вот мое первое предложение. Был в Польше писатель, педа­гог, врач Януш Корчак, настоящее имя Генрих Гольдшмидт, автор книги "Как любить детей". Он старался спасать детей в Варшавском гетто и вместе с ними в 1942 году погиб в лагере смерти Треблинка. И был, допустим, некто Одило Глобочник, бригаденфюрер СС, начальник всех лагерей смерти на территории Польши. Он, правда, не расстрелян, не сожжен в крематории, а покончил жизнь самоубийством, но все равно жертва войны: если бы не она, он не застрелился бы. Так вот, соорудим памятник и напишем на нем: "Вечная память писа­телю Янушу Корчаку и бригаденфюреру СС Одило Глобочнику – жертвам Второй мировой войны". Хорошо? Вам нра­вится?.. Пойдемте дальше. Была еврейская девочка Анна Франк, после которой остался известный всему миру потря­сающий дневник. В шестнадцать лет она погибла в лагере Бельзен. И был Ганс Франк, рейхсляйтер Польши, после ко­торого в этой стране осталось 6 миллионов трупов, в частно­сти, он отправил в лагеря смерти 85 процентов польских евре­ев. Это тоже жертва Второй мировой: в возрасте 46 лет по приговору Нюрнбергского трибунала был повешен. Так вот, соорудим памятник и напишем: "Анне и Гансу, двум незаб­венным Франкам. Мир вашему праху. Скорбящие потомки". И это вам по душе, гуманист Познер? Что ж, валяйте дальше сами в том же направлении...

 

Этот День мы приближали, как могли, с 22 июня

 

Владимир Познер имеет обыкновение в свою передачу "Времена" в качестве главного собеседника, так называемой "свежей головы", приглашать кого-то из достаточно извест­ных людей. В последнюю перед Днем Победы передачу хоро­шо было бы пригласить кого-то из участников войны, пока они еще есть, но почему-то в кресле главного собеседника оказался на этот раз народный артист СССР Лев Дуров. Ко­нечно, его все знают, он сыграл в кино более 130 ролей, а в те­атре даже Льва Толстого играет. Кому же, как не Льву, играть Льва. Когда началась война, ему было девять лет. Но Познер не ошибся в своем выборе... Дурову почему-то захотелось по­говорить об авиации. Что ж, тут много интересного и очень подходящего к празднику Победы. Если уж такой знаток авиационной темы, то сказал бы, например, о том, что наша промышленность за годы войны, несмотря на утерю огром­ной территории и многих заводов на ней, постоянно попол­няла существовавший парк боевых машин и в итоге произве­ла 119 635 самолетов, а немцы к тому, что уже было у них и что захватили в Польше, во Франции и других странах, произвели с помощью всей окулированной Европы 80 600 самолетов (История Второй мировой войны. Т. 12. С. 168). За это же вре­мя мы стали выпускать 25 новых типов самолетов, включая их усовершенствования, в результате чего скорость возросла на 30-40 процентов, увеличились высота и дальность, улучши­лась маневренность, усилилась вооруженность, возросла бомбовая нагрузка. А немцы сумели наладить массовый вы­пуск только нового самолета "Фоккевульф-190" да осущест­вили несколько модификаций (И. В. Тимохович. В небе вой­ны. М., 1986. С. 63). Превосходство нашей авиационной нау­ки и промышленности, высокое мастерство наших летчиков и позволили нам уничтожить в воздушных боях и на аэродро­мах 57 тысяч немецких самолетов, да еще зенитчики добави­ли около 20 тысяч (там же. С. 5, 61).

У нас часто вспоминают, что в первый день войны мы по­теряли 1200 самолетов. Правильно: около 800 на аэродромах и около 400 в боях. Но ведь при всей внезапности и массиро­ванности фашистского удара советские летчики сумели со­вершить в этот страшный день около 6 тысяч боевых самолетовылетов, более десяти наших летчиков в этот день таранили вражеские машины, а в итоге было сбито более 200 немецких самолетов, в которых за штурвалом сидели асы, имевшие ни­чем не заменимый уже двухлетний опыт войны (там же. С. 14). Именно о первых днях войны в изданной еще в 1957 го­ду в ФРГ книге "Мировая война 1939-1945 годов" признава­лось: "Потери немецкой авиации не были такими незначи­тельными, как думали некоторые. За первые 14 дней боев бы­ло потеряно самолетов даже больше, чем в любой из последующих таких же отрезков времени. С 22 июня по 5 ию­ля немецкие ВВС потеряли 807 самолетов всех типов, а за пе­риод с 6 по 19 июля – 477" (с. 472). По нашим данным, за от­резок времени, несколько больший, чем первые две недели (с 22 июня по 10 июля), мы сбили в воздушных боях 752 само­лета врага и уничтожили на аэродромах 348, то есть всего – 1100. Что ж получается? Даже по немецким данным, за пер­вый неполный месяц боев немцы потеряли почти 1300 ма­шин! В итоге таких действий нашей авиации и зенитчиков к 1 декабря 1941 года, то есть за пять с небольшим месяцев, парк самолетов сократился у немцев на Восточном фронте с 4980 машин до 2830, несмотря на пополнение с Запада, да еще были 295 финских, 165 румынских, 70 итальянских и 50 вен­герских самолетов. Но как бы то ни было, а потеряли они 2150 машин (то есть почти половину) и тысячи летчиков. И ведь такая картина сложилась не только с авиацией, но и с другими родами войск. Так, в "Приложении" к недавно вы­шедшим воспоминаниям известного генерала Н. Попеля "В тяжкую пору" составитель книги В. Гончаров, основыва­ясь на новейших исследованиях, пишет: "Самым тяжелым для немцев были катастрофические потери танков... С июня по ноябрь 1941 года вермахт безвозвратно потерял 2326 тан­ков (что больше трети всего парка) и около 800 бронемашин".

Чего после этого стоят россказни таких стратегов, как Солженицын, будто Красная Армия, "сдавая чохом города", бежала от границ по 120 километров в день и только под Мо­сквой опомнилась и уперлась. Сибиряки чудом спасли!.. Нет, именно в первые дни, недели, месяцы была заложена основа не только победы под Москвой, но и разгрома немцев в Бер­лине. Стоит сопоставить лишь два факта. Наполеон и Гитлер начали вторжение с одного рубежа и почти в один и тот же день, первый даже на два дня позже второго. И вот Наполеон с его пехтурой, конной тягой да скрипучими обозами дотопал до Москвы в конце августа, а Гитлер с его танками, самоход­ками, автомашинами, авиацией, радиосвязью дополз до Мо­сквы лишь в конце ноября – на три месяца позже! Где ж это, Александр Исаевич, раскорячились и так надолго увязли его ножки, столь быстрые да веселые в Западной Европе?

 

Почему стрелялись генералы и гауляйтеры

 

Потом тоже, конечно, было непросто, но всё-таки дело пошло сподручней. Генерал Курт Типпельскирх в своей "Ис­тории Второй мировой войны" (М., 1956) писал: "С 1943 года уже никакими способами невозможно было ликвидировать безраздельное господство авиации противника" (с. 484). А вот что писал генерал-фельдмаршал Альберт Кессельринг: "По мере приближения конца войны все реже появлялись в небе немецкие самолеты. Немецкая авиация была уничтожена" (Итоги Второй мировой войны. С. 208). Это не совсем верно. Как свидетельствует в своих знаменитых воспоминаниях "Внутри Третьего рейха" талантливейший гитлеровский ми­нистр вооружений Альберт Шпеер и как подтверждают доку­менты, выпуск самолетов в фашистской Германии во время войны, как и у нас, тоже постоянно рос, несмотря на усиливав­шиеся бомбежки союзников, причем рос весьма стремитель­но: в 1942 году – 11600 машин, в 1943-м – 19300, в 1944-м – 34100. Так что самолеты были, но уже не хватало летчиков, к концу 1943 года 49218 были сбиты, оставшиеся переутомле­ны, а пополнение уже не имело высокой выучки. Поэтому правильнее было бы сказать, что немецкая авиация оказалась не столько уничтожена, сколько деморализована, задавлена, лётчики увиливали от сражений...

Начальник Генерального штаба люфтваффе генерал-полковник авиации Ганс Ешоннек 19 августа 1943 года покончил жизнь самоубийством. А было ему лишь 44 года. Авторы двусмысленной "Энцикло­педии Третьего рейха" пишут: "по невыясненной причине..." Да чего ж тут выяснять? Разве не по той самой, по которой ровно через год, 18 августа 1944-го, застрелился и генерал-фельдмаршал Клюге, главнокомандующий группой армий "Запад": рухнул "Атлантический вал", который ему было при­казано защищать, и он понял, что рушится всё. То же самое – прославленный Роммель. А начальник технического управле­ния люфтваффе генерал-полковник Эрнст Удет понял это раньше и покончил с собой еще 15 ноября 1941 года, когда не­мецкие войска стояли под Москвой. Он был, кажется, пер­вым, а позже началась просто эпидемия самоубийств: гене­рал-полковник Людвиг Бек (июль 1944), рейхскомиссар Ав­стрии Йозеф Бюркель (28 сентября 1944), генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель (14 октября 1944), генерал-фельдмаршал Вальтер Модель (21 апреля 1945)... А уж после 9 мая 1945 года они посыпались как горох: гауляйтер Чехосло­вакии Конрад Генлейн (10 мая), последний главком ВМФ Германии адмирал Ганс фон Фрейдебург, министр по делам науки, образования и культуры Бернхард Руст (май), началь­ник канцелярии Гитлера, рейхсляйтер Филипп Бюлер (май), упоминавшийся бригаденфюрер СС, начальник всех лагерей смерти Одило Глобочник (май), рейхскомиссар Норвегии Иозеф Тербовен (май)... Я уж не говорю о Геббельсе (2 мая 1945), Гиммлере (21 мая), Геринге (15 октября 1946) и о самом Гитлере с Евой Браун (30 апреля).

У нас даже в самые отчаян­ные дни 41-го и 42-го годов ничего подобного не было ни сре­ди генералов и маршалов, ни среди наркомов и партийных работников. Застрелился, после того как выяснилось, что в первый день войны было уничтожено 728 самолетов, то есть 47 процентов всех воздушных сил Западного Особого военно­го округа, начальник ВВС округа генерал Копец, а 19 апреля 42-го в окружении под Вязьмой, будучи ранен, во избежание плена покончил с собой командующий 33-й армией генерал-лейтенант Ефремов Михаил Григорьевич. В Вязьме стоит ему памятник... Так что и по этому срезу видно: слабоват тевтон­ский дух супротив славянского...

 

Кто как считал. Покрышкин и Хартман

 

Можно было ожидать, что народный артист Дуров нака­нуне великого праздника напомнит соотечественникам о ка­ких-то доблестных делах нашей авиации в годы войны. Если не о том, о чем сказано выше, то, допустим, вспомнил бы о подвигах Александра Покрышкина или Ивана Кожедуба, сбивших по шести десятков немецких асов, или Александра Горовца, который один вступил в бой против 20 фашистских бомбардировщиков и ценою своей жизни сбил девять из них. А то сейчас появилось немало охотников объявить немецких летчиков непревзойденными асами Второй мировой. Есть та­кие усердные охотники на Украине, да и у нас водятся, на­пример, в "Совершенно секретно" – Д. Хазанов, в "Аргументах и фактах" – Ю. Селива­нов. Вот, говорят нам, полюбуйтесь: Эрик Хартман. На его счету 352 победы. Даже составители "Энциклопедии Третьего рейха" сочли нужным подчеркнуть: "Многие военные исто­рики подвергают сомнению количество сбитых Хартманом самолетов". Еще бы! Безо всякого боевого опыта он попал на фронт двадцатилетним лейтенантом прямо из училища в ав­густе 1942 года и начал свою козьмакрючковщину: за 32 меся­ца до конца войны сбивал по одиннадцать самолетов каждый месяц, то есть по самолету каждые три дня. Нет, больше! Ибо, во-первых, несколько раз (по некоторым данным, даже 16 раз) его сбивали, и, конечно же, это не обходилось без травм, на излечение которых требовалось время. Во-вторых, такому герою, надо полагать, давали отпуска. В-третьих, во время Курской битвы его опять сбили, он попал в плен, но су­мел бежать. Да, на все это нужно было время. Так что законо­мерно предполагать, будто сбивал он не одиннадцать, а, мо­жет быть, все пятнадцать самолетов за каждый месяц пребы­вания на фронте, то есть через день. А ведь во второй половине 1942 года обстановка в воздухе была уже не та, что в самом начале войны: и летчики наши, набравшись опыта, стали уже другими, и самолеты – новые: на смену истребите­лю "И-16" ("ишачку") да тихоходному бомбардировщику "ТБ-3", наблюдая гибель которых летом 41-го года, плакал Константин Симонов, явились машины гораздо более совер­шенные, во всем превосходившие немецкие: "Ла-5", "Ла-7", "Як-9", "Ил-2", "МиГи"... И потом: Покрышкин был почти на десять лет старше юнца Хартмана, летчиком стал за два го­да до войны, воевал с первого дня. Кожедуб тоже старше и то­же имел немалый летный опыт до того, как в марте 1943 года попал на фронт.

Но главное – в глубоком различии системы подсчета сби­тых самолетов у нас и у немцев. В свое время об этом обстоя­тельно писал в своей "Дуэли" Юрий Мухин. Сейчас об этом же пишет в "Патриоте" Герой Социалистического Труда ака­демик А.П. Коваленко: "В ВВС Красной Армии это происхо­дило намного сложнее и потому объективнее, чем в фашист­ских люфтваффе". Так, у нас была обязательна фиксация ре­зультативной атаки фотоконтролем. При этом два участника боя должны были видеть и свидетельствовать, что противник сбит, указать место его падения. Кроме того, падение удосто­верялось наблюдателями на земле. К тому же, когда война шла на нашей земле, то если самолет падал на территории, за­нятой немцами, то нашему летчику удача не засчитывалась. Наконец, нашим пилотам засчитывались только победы, одержанные в небе.

А как было у немцев? Прежде всего, в начале войны у них отсутствовал фотоконтроль. Принимались на веру доклады самих летчиков. А если, допустим, эскадрилья из десяти са­молетов сбивала три машины противника, то каждому из де­сяти записывалась победа. (У нас счет коллективно сбитых велся отдельно.) И еще интересней: если сбит двухмоторный самолет, то засчитывалось две победы, если четырехмотор­ный – четыре. Наконец, засчитывались не только самолеты, сбитые в воздушном бою, но и те, что повреждены или со­жжены на земле. Конечно, при такой системе можно было нащелкать и 300, и 400. А вот были ли у немцев такие асы, как наш майор Алексей Маресьев (царство ему небесное!), кото­рый сперва сбил четыре немецких самолета, а потом, вернув­шись в строй без обеих ног, еще семь; как тоже без ног и тоже Герой Советского Союза Захар Сорокин, сбивший одиннадцать самолетов, но почему-то не вошедший даже в военные справочники, – он в апреле 1943 года сбил "короля Севера" Миллера, за которым числилось по немецкой системе 97 по­бед, как тоже Герой Михаил Девятаев, сбивший девять само­летов, попавший в 1944 году раненым в плен и сумевший бе­жать с друзьями на немецком самолете с немецкого аэродро­ма... Не слышал я о таких немецких асах.

 

На грани безумия, но не только...

 

Вот и рассказал бы Лев Дуров о чем-нибудь из этих дел или вспомнил бы, как в августе 41-го года, в самую отчаянную пору, наша авиация дальнего действия несколько дней бом­била Берлин. Первый удар был нанесен в ночь на 8 августа с острова Сааремаа. 12 бомбардировщиков "ДБ-3" точно вы­шли на цель и сбросили фугасные и зажигательные бомбы на центр фашистской столицы. Все самолеты вернулись на базу. Немцы не могли поверить, что их бомбили русские, которых они теснили уже за Смоленск, и утром уверяли друг дружку, что бомбили англичане. В последующие три ночи – новые удары. Всего до 4 сентября наша авиация, поднимаясь с аэро­дрома на острове Сааремаа, десять раз подвергла Берлин бом­бардировке, сбросив на него 311 тонн бомб. А кроме того, с аэ­родрома под Ленинградом еще несколько бомбовых ударов на­несли по Берлину летчики во главе с легендарным Михаилом Васильевичем Водопьяновым, Героем Советского Союза по челюскинской эпопее. За этот подвиг, что был, как парад 7 но­ября на Красной площади, – на грани безумия и бессмертия, большая группа летчиков удостоена орденов Ленина и Крас­ного Знамени, а десять человек стали Героями Советского Союза... Или рассказал бы Дуров о том, как во второй поло­вине июня 1942 года, когда немцы опять рванули на восток, наша авиация дальнего действия четырежды бомбила Ке­нигсберг.

Нет, ни о чем подобном артист вспоминать не захотел. Он знал, чего именно ждет от него Познер, и мы услышали вот что: "Как сейчас помню налеты немецкой авиации на Моск­ву... Какой это был кошмар!.. Немецкие самолеты носились в московском небе за нашими, а те на глазах всего народа уди­рали от них... Какой ужас!.." Ах, народненький... Да, налеты были. Первый – в ночь на 22 июля. Я его прекрасно помню... Летело 250 бомбардировщиков, но через тройное кольцо воз­душной обороны удалось прорваться немногим. 12 из них бы­ли сбиты в бою, 10 – зенитчиками. Утром за успешное отра­жение налета Сталин объявил благодарность летчикам, ар­тиллеристам, прожектористам, аэростатчикам, вносовцам и их командованию – командующему Московской зоной ПВО генерал-майору М.С. Громадину, командиру 1-го корпуса ПВО генерал-майору артиллерии Д.А. Журавлеву, команди­ру 6-го Истребительного авиакорпуса полковнику И.Д. Кли­мову и командующему зенитной артиллерией полковнику Л.Г. Лавриновичу. А 24 июля Указом Президиума Верховно­го Совета три летчика и два зенитчика были награждены ор­деном Ленина, 28 воинов – орденом Красного Знамени, столько же – Красной Звезды, 22 – медалью "За отвагу". А в те дни награды давали не так, как Ельцин наградил своим ор­денком "За заслуги" кровососа Гусинского.

 

Жива ли газета "Куранты"?

 

23 июля – опять налет, 24-го – опять, 26-го снова... С 22 июля до конца сентября было 36 ночных налетов, в которых участвовало более 5000 немецких самолетов (в среднем каж­дый раз по 135-140 самолетов), к городу прорвалось немно­гим более 110. В октябре, когда немцы подошли совсем близ­ко к Москве, активность их авиации возросла: 31 массирован­ный налет, прорвалось более 70 самолетов. Но возросла и сила нашего отпора: на подступах к городу и в боях над ним сбито 278 самолетов. В ноябре – 41 налет, прорвались 28... 5 декабря началось наше наступление под Москвой, и больше нале­тов на столицу не было.

Газета "Куранты" (она жива?) в № 19 за 16 июля 1998 года живописала такую картину июльских налетов на Москву. В первый налет 22 июля немцы сбросили 1610 фугасных и бо­лее 110 тысяч зажигательных бомб, от зажигательных возник­ло 1140 пожаров и возгораний. Однако в другой статье на этой же странице сказано: "За весь период налетов на Москву по­тушено около 40 тысяч зажигалок и 2700 пожаров". Как эти цифры за один налет и за все налеты могут быть согласованы и осмыслены? Неужели, допустим, на один первый налет "пожаров и возгораний" приходится больше 40 процентов от общего числа?

И тут же: "По закрытым ранее данным (какой дурак им открыл их?), в Москве было полностью разрушено 574 жилых дома, 59 школ, 59 предприятий местной промышленности (союзная промышленность немцев не, интересовала?), ликви­дировано более 3000 крупных аварий". Заметьте: разрушено полностью! Но вот диво дивное: "Между тем граждане не ви­дели в столице крупных и массовых разрушений". Как же так? В чем дело? Оказывается, "перед войсками МПВО стояла за­дача ликвидировать пожары, восстановить разрушенное, и требовалось это сделать так, чтобы к утру – никаких следов!" Ну, известное дело, советская показуха... Дураков не сеют, не жнут... Ведь абсолютно не соображают, что лепечут! Можно к утру, допустим, засыпать, даже заасфальтировать воронки от бомб или убрать следы нескольких сгоревших домиков. Но как восстановить или ликвидировать развалины многих пол­ностью разбомбленных промышленных предприятий хотя бы и местного значения, чтобы утром никто ничего не заметил? Разве утром жители этой улицы не спросят: "А куда же девал­ся домик? Такой симпатичный был..." Разве сотрудники на­званных предприятий не удивятся: "Где же нам теперь рабо­тать?.." Пожалуй, так и было бы, если бы данные о немецких налетах не были здесь приукрашены. И вполне понятно, по­чему газета не указала конкретно ни одно разрушенное пред­приятие и только одну школу из 59. А ведь еще сказано, что сотни, тысячи домов, школ, предприятий "повреждено". Как им родную столицу-то не жалко...

Да, разрушения были, и под бомбежками погибло около двух тысяч человек. Но, во-первых, всё это москвичи видели и знали, хотя, разумеется, как во всяком уважающем себя го­роде, следы бомбежек старались ликвидировать побыстрей. (Можно себе представить, что творилось бы ныне!..) А во-вторых, эти разрушения не идут ни в какое даже самое отда­ленное сравнение с тем, что немецкая авиация сделала, на­пример, 26 апреля 1937 года с испанским городком Герника, в котором из 7 тысяч жителей в этот день погибло 1600 человек; или с тем, что немцы в сентябре 1939 года учинили с Варша­вой; или с тем, во что превратили в мае 1940 года Роттердам; или с тем, как они бомбили Англию и ее столицу...

Об этом для народного артиста Дурова и для газеты "Куранты", если она жива, полезно рассказать пообстоятельней. С августа 1940 года до июня 1941-го немецкая авиация сбросила на Лондон, на Англию около 60 тысяч тонн бомб, и около 45 ты­сяч человек было убито, около 50 тысяч ранено. Чего стоит судьба одного лишь Ковентри. За два налета – 15 ноября 1940 года и 8 апреля 1941-го – на него немцы обрушили 800 тонн фугасных и 1600 зажигательных бомб. Город был стерт с лица земли, а с ним вместе и 20 процентов всей авиа­ционной промышленности Англии. И чего это премьер Чер­чилль не требовал к утру ликвидировать все последствия на­летов...

И ведь на этом дело не кончилось... Захватив 30 ноября 1941 года поселок Красная Поляна, что в 27 километрах от Москвы, немцы установили там некое усовершенствованное подобие знаменитой 420-миллиметровой мортиры "Большая Берта", из которой в Первую мировую они снарядами около 900 килограммов палили по противнику на 14 километров. Теперь калибр был немного больше 200 миллиметров, но зато сильно увеличилась дальнобойность. Немцы готовились на­чать артиллерийский обстрел Москвы, может, уже и цели вы­брали вроде редакции "Курантов". Но крупно не повезло: 8 декабря Красная Армия вышибла их из поселка. Однако иначе было дело в 1944 году с обстрелом столицы Англии. То­гда немцы уже имели ракетные снаряды "Фау-1". С 12 июня в течение недели они выпустили с побережья Франции по Лон­дону более 8 тысяч снарядов. Хотя и не все они достигли це­ли, но 6 тысяч человек было убито и около 40 тысяч ранено. Потом соорудили пятнадцатиметровые "Фау-2" весом в 13 тонн и дальностью полета до 500 километров при скорости 7 тысяч в час. 8 сентября уже с базы в Нидерландах метнули на .Англию более тысячи ракет, в том числе — 600 на Лондон. Погибло около 10 тысяч англичан. А Москва не только в сен­тябре, но и в июне 1944 года была уже вне досягаемости фа­шистских ракет.

Можно добавить еще, что бомбежка Москвы, ее разруше­ния не идут ни в какое сравнение и с тем, что англо-амери­канская авиация, прежде всего ради нашего устрашения, в свою очередь, сделала за три налета 13-14 февраля 1945 года с Дрезденом, где под бомбами погибло 135 тысяч жителей и разрушено 35,5 тысячи зданий, с Гамбургом, Лейпцигом, Кельном; с тем, наконец, что союзники и мы сделали с Бер­лином...

Почитали бы вы, Лев Дуров, упоминавшийся "Берлин­ский дневник" русской красавицы княжны Васильчиковой. Вот несколько ее записей за 1943 год: "23 ноября. Вчера но­чью была разрушена большая часть центра Берлина..." "24 но­ября. В одном квартале от нас, на углу Лютцовштрассе, выго­рели все дома без исключения... В кварталах четырех от моего министерства рухнули все дома по обеим сторонам улицы... На площади Лютцовплац все дома сгорели... На другом берегу Шпрее все дома разрушены... Зрелище бесконечных рядов сгоревших или все еще горящих зданий, наконец, проняло меня: мне сделалось жутко. Целый район уничтожен за одну ночь! Я пустилась бежать, и бежала не останавливаясь, пока опять не оказалась на Лютцовштрассе, где рухнуло здание как раз в тот момент, когда я пробегала мимо..." "25 ноября. Сего­дня в зоопарке пристрелили всех зверей, так как их клетки повреждены, и побоялись, что они разбегутся..." "26 ноября. Кикер Штумм сейчас в России. На его улице не осталось ни одного целого дома. Мы спросили пожарных, живы ли жиль­цы. Кажется, да, сказали они, а вот их соседей завалило в под­вале, все погибли, все триста!"... "8 декабря. Был налет на Лейпциг (где мы еще недавно в пути так вкусно обедали). Го­род практически уничтожен..." Что же, Лев Дуров, вот так бы­ло и в Москве, в небе над которой немецкие самолеты гоня­лись за русскими? И как не совестно старому человеку перед Героем Советского Союза Виктором Талалихиным, ночью 7 августа сбившим тараном немецкий "Хейнкель", перед все­ми не щадившими своей жизни защитниками Москвы на земле и в воздухе...